На краю империи: Камчатский излом - Страница 116

116

– Справятся, наверное, – кивнул Чириков. – Только они обсервации делать не умеют.

– А на что нам обсервации? – ухмыльнулся монах. – Вдоль островов и пойдем – авось не заплутаем. Верно, Митрий?

– Я-то чо? Я – ничо…

Офицер глянул на них, словно взрослый на играющих детей:

– Без записей положения судна вы не сможете проложить маршрут на карте, не сможете доказать, где побывали.

– Да уж как-нито… – махнул рукой Козыревский. – Доплыть бы! А там, глядишь, товару апонского наторгуем, бумагу от тамошнего управителя привезем!

– Экий вы фантазер, отец Игнатий! – улыбнулся лейтенант. – Однако ж, мечтать не вредно. Про японцев известно, что они с большим подозрением относятся к европейцам и не желают с ними торговать. Кажется, они сделали исключение лишь для голландцев. Вряд ли вы сможете договориться…

– Обижаешь, Лексей Ильич, – шутливо выпятил грудь Козыревский. – Обижаешь, однако! Каки ж мы еврепейцы?! Вон, глянь на Митьку – не то якут, не то камчадал! И прочие таки ж! А ишшо… – Отец Игнатий наклонился к собеседнику и чуть понизил голос: – В былые годы каких апонцев на Камчатку выкинет, велено было в Якутск везти и далее. Дэмбэй, сказывают, с самим царем Петром в Москве встречался. В опчем, все кудай-то делись, а один в Якутске остался. Бабу – якутку хрещеную – женой взял, хозяйство завел. Прознал я, будто он апонскому языку сынка свово выучил и домой вернуться заповедал. Тайком, значит, чтоб начальство не прознало и не угнало куда по далее. Вот я, када в Якутске при власти был, того сынка сыскал и сюда отправил. Туточки он, сердешный! Родитель-то евойный у них в Апонии не простым был, а вроде нашего сына боярского. Так что, глядишь, и сговоримся!

– Возьмите меня с собой, отец Игнатий! – то ли шутя, то ли всерьез попросил Чириков. – Пальма первенства будет вашей, я на нее не претендую!

– Не можно, – серьезно ответил монах. – Сам рассуди: коль ты останешься, значит, Берингу ехать надобно. А коли капитан уедет, власть Афанасий Шестаков возьмет иль Павлуцкий. Такого нам не надобно. Так что езжай, Лексей Ильич, вези свои чертежи да писания. Коли душа лежит, так вертайся – глядишь, мы с тобой ишшо в Америку сплаваем!

– Это не от меня зависит, – вздохнул лейтенант. – Я же на службе!

– Знамо дело, – кивнул Козыревский. – Однако ж тревожит меня служба ента… Ить без Беринга и Шпанберга ты, Лексей Ильич, в испидиции вашей главный командир будешь.

– Ну да…

– А в Охотске, небось, ныне главный начальник Афанасий Шестаков. Казачий голова он. У них там тож испидиция. Вот и опасаюсь я, не подмял бы тебя тот Афанасий. Ить заберет корабли, не даст им возвернуться!

– Я не думаю, что казачий голова пойдет против воли капитана Беринга, – твердо сказал Чириков. – Если же пойдет… Приказ командира я выполню даже ценой жизни!

* * *

Главные участники событий не переставали удивляться перемене, произошедшей с капитаном Берингом. Казалось, за какую-то неделю он помолодел на несколько лет – на щеках появился румянец, в глазах – живой блеск. Он стал улыбаться и даже изредка шутить на людях, чего раньше с ним практически не случалось. Похоже, этот человек получил то, о чем втайне всегда мечтал, – безотказную ласковую женщину и освобождение от умственной деятельности, поскольку решения за него принимали другие, а он лишь озвучивал их или подписывал. Мысли о том, что он преступник, что судьба и сама жизнь его находятся в чужих руках, почему-то не беспокоили его. Возможно, он просто умел «не думать о грустном» и не бояться будущего, как умеют камчадалы не бояться грядущего голода.

Все было б хорошо, если бы не одно обстоятельство: Беринг боялся Митьки. Говорить с ним, находиться в одном помещении он физически не мог, что доставляло служилому, да и остальным заговорщикам, массу неудобств. Однако, обсудив ситуацию, они пришли к выводу, что лечить эту фобию не следует. Старые землепроходцы прекрасно знали эффект «кнута и пряника». Поэтому они решили в отношениях с Берингом взять на себя роль «доброго пряника», а Митька пусть остается «злым кнутом».

– От и ладненько будет!

– Спасибо, господа казаки, – поклонился служилый соратникам. – Уважили!

Согласно распоряжению нового камчатского начальника, весь лишний провиант и боеприпасы были выгружены с корабля и перевезены на склады в Большерецк. В середине июля «Фортуна» и «Святой Гавриил» подняли паруса и взяли курс на запад. Среди прочего они везли ясачную казну трех острогов и документацию о первой научной морской экспедиции Российской империи. Кроме того, на боте покоилась объемистая кожаная сума с письмами Беринга. Это был огромный труд, стоивший Митьке, Козыревскому и капитану многих бессонных ночей. В посланиях, адресованных немецким предпринимателям и государственным сановникам, развивались две генеральные идеи. Первая – это организация камчатского правления во главе с постоянным начальником, ответственным непосредственно перед Сенатом. К этому правлению предлагалось отнести и Охотский порт, в котором следует организовать таможню. Для сокращения государственных расходов предлагалось создать компанию, которая возьмет на откуп сбор ясака и винную торговлю на Камчатке. Даровать этой компании монопольное право строить поселения и добывать пушнину на новых землях, если она таковые откроет. Ну и, конечно, интенсифицировать крещение и просвещение камчадалов. Эту миссию предлагалось доверить монаху Игнатию, присвоив ему чин иеромонаха, дабы он мог проводить церковные службы. И еще много, много чего предлагалось…

116