На краю империи: Камчатский излом - Страница 54

Старый мореход, а было ему лет сорок, человеком оказался странным. Он не обзавелся на судне ни врагами, ни друзьями-приятелями. Он не лебезил перед начальством, никогда ничего не просил и приказов не исполнял. Не исполнял приказов он потому, что ему их никто не отдавал – он сам всегда оказывался в нужное время в нужном месте. Казалось, все, что происходит с судном, его волнует очень слабо – он озабочен только своей коротенькой толстой трубкой-носогрейкой, с которой не расставался. Лейтенант и мичман вели судно в незнаемых водах, где течения, ветры, мели и скалы совсем не те, что на Балтике. Они казались городскими детьми, попавшими в джунгли. А Кондратий, похоже, был дома.

Митька пытался разговориться с Мошковым «по душам», но ничего у него не вышло, даже в обмен на половину пайковой чарки водки. Кондратий был замкнут от людей, зато открыт Божьему миру: он феноменально умел чувствовать обстановку. Ветер, волна, изменение глубины по лоту, может быть, запахи или просто интуиция позволяли ему ориентироваться даже при полном отсутствии видимости. Чириков с Чаплиным проделали несколько рискованных опытов и убедились, что Кондратий не ошибается. С тех пор его советы они не обсуждали, а просто им следовали. Правда, в минуты сомнений Мошков иногда мог честно сказать: как лучше, не ведаю, положитесь на волю Божью!

* * *

Пятого августа лил непрерывный дождь. В шестом часу вечера он прекратился, и в пяти милях показался берег – высокая земля прямо по курсу. Курс сменили и пошли вдоль берега, обходя губу. В эти сутки прошли двадцать шесть миль.

На следующий день при спуске кливера порывом ветра у топселя порвало фал. В полночь, как записал Митька, «ветер велик был, и лежали под одним гротом». Дело было в семнадцати милях от берега, простиравшегося на юго-юго-восток. С двух часов ночи ветер начал крепчать, скорость хода увеличилась до шести с половиной узлов узла, а в пять часов утра достигла почти восьми узлов. В этот момент держали курс на восток-тень-юг.

Накануне по команде было доложено, что воды осталось в обрез – всего одна бочка. Идти в неведомую даль с таким запасом было рискованно – здесь места для стоянки не слишком удобные, а дальше могут быть еще хуже. Капитан Беринг приказал пополнить запас при первой возможности и тем окончил свое участие в разрешении проблемы. Чем он занимался все время плавания, было совершенно неясно. Митька пару раз по делам заходил к нему в каюту, но на столе заметил только засаленный том латинской Библии и рисованный портрет какой-то бабы – жены, наверное. Капитан-лейтенант Шпанберг приказ конкретизировал – в том смысле, что повторил его, адресуясь конкретно к лейтенанту Чирикову, после чего тоже вышел из игры. Митька к нему в каюту не заходил – делал вид, что робеет, а на самом деле брезговал. Ему хватало рассказов шпанберговского денщика Ивана…

На пятой вахте того дня Чириков взял курс к берегу, и к шести часам утра судно приблизилось «к углу гор каменных», которые «простираются… на восток, высоки зело и круты… как стены, а из падей, лежащих меж гор, ветер переменяется… Шли от берега гор каменных в двухста саженях. Зашли меж гор в губу… и легли на якорь».

В одиннадцати утра на разведку отправился Чаплин на шлюпке. Как потом записал Митька, ему удалось найти «…озеро от растаявшего снега и два ручья, на западной стороне губы течет с горы крутой в самой близости, где ботом встали, из которого воду брали. А губа немала глубины, и видели жилища или становище людское…»

На другой день – седьмого августа – было облачно «с просиянием солнца». В полдень восемь солдат во главе с Чаплиным отправились на шлюпке к берегу за пресной водой. Чириков просил по возможности описать бухту. Петр Авраамович ухмыльнулся и кивнул в сторону Митьки. Тот вполголоса (но чтоб слышали!) помянул всех святых. Молодые командиры понимающе заулыбались.

Заливать водой десятиведерные бочки, забивать в них крышки, а потом грузить в шлюпку оказалось делом нелегким и не быстрым.

– Ну что, Митрий, – сказал мичман нештатному писарю, – будешь бочки катать со служителями или со мной погуляешь?

– Петр Аврамыч, ты аки дите малое… – демонстративно вздохнул Митька. – Все б те службу государеву править, нет бы о душе подумать! Ну куды мы пойдем?!

– Берег и бухту описывать!

– Угу… – кивнул служилый. – Мореход наш Кондратий море нутром чует – эт у него от отцов-дедов. А я землице чужой внимаю. И чую: не будет здесь добра! Давай, вон, за камнем на травке посидим, Богу помолимся – оно и ладно станет!

– У меня приказ, Митрий!

– Э-э, Аврамыч, сказки не сказывай, – возразил служилый, – приказу такого те не отдано. Верно?

– Ну да…

– Может, ты в каких морских батальях участвовал – то мне не ведомо, – продолжал казак. – Может, с пушек во вражьи корабли стрелял… А я за ясаком по иноземцам хаживал. Жилье ихнее кинутое видывал и беглых ясачных сыскивал. Хошь верь, хошь на хрен пошли, а тока мнится мне, что здешние чухчи тута и есть. Зрят на нас да стрелы к лукам ладят.

– Где?! – начал озираться мичман.

– А где хошь! Может, там иль там! – показал рукой Митька. – Увериться желаешь?

– Мы не сделали им ничего плохого!

– А почто оне разбежались? – резонно спросил служилый. – За чужие грехи ответ держать желаешь?

– Но, раз мы сюда попали, надо описать берег! – уже не так уверенно возразил Чаплин. – Надо же использовать стоянку!

– Ох-хо-о-о… – вздохнул служилый. – Прям беда с ентими столишными… Ну, давай погуляем. Тока по видному месту, чтоб стрелой не достали. От меня далече не отходи, рядом будь.