На краю империи: Камчатский излом - Страница 63

«…Пригребли к нам от земли чукчи в четырех байдарах коженых, в которых мужеского и женского полу человек с 40, в том числе один тоен, который говорить умел довольно коряцким языком…»

– Тута, ваши благородия, вроде как все верно, – начал пояснения служилый. – Только мнится мне, что тойон этот у них не главный. Может, он гость какой, а может, и вовсе коряка – холоп из пленных. Опять же, далее сказывал он, будто на оленях ездил, а сидячие завсегда только на собаках бывают – что коряки, что чухчи. Оленные же по тундрам ходят и батов кожаных не имеют.

– Не суть важно, Митрий! – отмахнулся Чириков. – Читай дальше.

«…и по приказу нашему вышеписанные толмачи у него, тоена, расспрашивали, а про что, значат нижеписанные пункты:

1. Где река Анадырь и далеко ль?

Ответ: Река Анадырь к полдню и отсюда не блиско, и бывал я в Анадырском остроге для продажи моржовой кости и русских людей давно знаю.

– Верно?

– Ну, в остроге-то, он, кажись, и вправду бывал, – кивнул Митька. – А про полдень – не ведаю. Тойон этот рукой вдоль борта указал, даже на берег не оглянулся. Его переспросили: к полдню что ль? Он и согласился. А чо ему спорить-та?

– Дальше давай! – вздохнул офицер.

«…2. Реку Колыму знаешь ли, есть ли ход морем отсюда до Колымы?

Ответ: Реку Колыму знаю и бывал сухим путем на оленях. Море-де против устья Колымы мелко, и носит-де там по морю всегда льды. Потому морем от нас до устья колымского хода нет никакого, никто там не бывал, токмо по берегу морскому к Колыме далече отсюда живут люди все нашего роду…»

– Что скривился, Митрий? – спросил Чаплин. – Не так капитан написал?

– Вроде и так… да не так, – замялся служилый. – Кажись, не говорил чукча, что хода нет. Темнил он: правду сказать, небось, не хотел, а врать опасался. Вот и сказал, что, мол, морем от нас никто не бывал – так оно и есть. Почто им в таку даль плавать? А наши люди сказывают, будто Семейка Дежнев сплавал. От него и пошла торговля моржовым зубом. Мнится мне, не он один тут на коче бывал. На Анадыр-реку с Колымы в давние времена многие попасть хотели, да хотенья не хватило.

– Вот и мне так показалось, – буркнул Чириков. – Капитан просто пытается оправдать свой поступок! Я не подпишу это! Пускай разжалует… А потом в рапорте…

– Ваше благородие, почто так? – сочувствующе поинтересовался Митька. – Коли при оказии приказ нарушить не посмели, что ж после драки кулаками махать? И дело не поправите, и себе хуже сделаете.

– Но это же ложь!

– А вы поправьте, – посоветовал служилый. – Вы правду напишите: сказал тот чукча, что «…море-де против устья Колымы мелко и носит-де там по морю всегда льды. А морем от нас до устья колымского не бывали, токмо по берегу…» Оно и получится все по чести. Далее про острова тут написано, что иноземец повторил прежние речи чукчей – пусть так и будет, се в обчем верно. И концовка правильна я: «…У подлинных вопросов и ответов пишет тако: Витез Беринг, Мартын Шпанберг, Алексей Чириков».

– Видно, так оно и будет, – подал голос Чаплин. – Скажи, Митрий: в тот раз ты говорил, что чухчи враждебны нам и зело опасаются. А эти, вишь, с товаром приплыли. Другие, что ль, какие?

– Все они одним миром мазаны, господин мичман! – рассмеялся служилый. – Те нас спровадить хотели и эти тоже. Про плаванье наше, поди, у них уже весь берег знает – до той самой Ковымы-реки. Небось увидели, что обратно плывем несолоно хлебавши, и возрадовались. Ну, проведать решили, а может, и пользу себе поиметь.

– Ты хочешь сказать, что этот торг – не предложение дружбы?

– Уж вы извиняйте, господин мичман, только с чухчами этими я ранее дела не имел. А коли камчадал какой с таким торгом бы вышел, я б ему, шельме, объяснил, где налимы зимуют, – продемонстрировал Митька кулак. – Да так, чтоб в другой раз неповадно было!

– Почему?

– Сами судите: захотел он огнив да иголок – то, что в работе расход имеет и всегда надобно. Тем, видать, сказать нам хотел, что, мол, в остальном нужды у них нет. Воду, рыбу гнилую да мясо предлагал не зря – проверял, есть ли у нас корма или чуть живые плывем.

– А пушнина и зубья моржовые? – продолжил допытываться мичман.

– Се старая песня! – махнул рукой Митька. – Ничего, дескать, путного у нас нет – плывите, мол, гости дорогие, и более сюда не ходите. Ни в жисть не поверю, будто сей иноземец с русскими торговал, а цены мехам да зубьям не знает. Он же по умыслу дрянь привез!

Протокол опроса местных жителей исправили и переписали. Прочитав новый вариант, Беринг долго сопел и хмурился, но, так ничего и не сказав, документ подписал. Шпанберг, как всегда, не стал утруждать себя чтением русского текста, который, тем более, начальство уже подписало.

* * *

Следующие десять дней двигались, сверяясь с записями в журнале, стараясь спрямлять путь, но не терять надолго землю из вида. Ночи стали долгими и темными, так что Кондратию Мошкову приходилось стоять вахты вместе с Чириковым и Чаплиным. Вместе они как-то умудрялись вести корабль в темноте, пусть и с минимальной скоростью. За все это время только один раз поднялся сильный ветер «с великим волнением». Корабль относило в сторону открытого моря. Это продолжалось недолго, но у одного из парусов порвало фал, и пришлось его спустить. После этого целую неделю не было штормов, и народ на судне заметно оживился – плавание подходило к концу. Вряд ли кто-нибудь стал всерьез радоваться, если б знал, какой кошмар ждет всех впереди.

Вечером 30 августа бот подошел к полуострову, за которым должно было находиться устье реки Камчатки. И тут поднялся ветер. Не ослабевая, он дул всю ночь и утро, а к полудню еще и усилился. Часть парусов убрали, но скорость движения все равно возрастала. Когда она достигла 7,5 узлов, на мачте оставили один брифок.