На краю империи: Камчатский излом - Страница 74

– Ты не сказал, кто будет отдавать наш ясак русскому царю! – напомнил Харуч, он же в крещении Федор Харчин. – Кто сможет договориться с ним, чтоб он не присылал сюда других казаков?

– Есть у меня на примете один начальник. Я думаю, бурин согласятся ему подчиняться. Вот послушайте! – Митька вытащил из-за пазухи свой берестяной пенал, сковырнул крышку и извлек лист бумаги. – Этот приказ капитан Беринг издал одиннадцатого июля тыща семьсот двадцать восьмого года. Вам по-русски или сразу перевести?

– Переводи!

«Дочитав» приказ, Митька поинтересовался:

– Ну, и чем же плох такой начальник?

– Он приехал и уедет. Никто не будет исполнять его приказа! Что мы, русских плохо знаем?! – раздались голоса. – От этого чужого начальника стало только хуже!

– Этот начальник главнее наших русских управителей, – заявил Митька. – Он для них чужой, он не дружит с ними. Мне кажется, мы можем воспользоваться этим.

– Как?!

– Тс-с-с! – прижал палец к губам служилый. – Я скажу, только тихо! Чтобы даже эти стены не слышали!

Дальнейшие переговоры велись шепотом – голова к голове. Правда, Митька все равно старался не оставлять открытой спину. У него совсем не было уверенности, что его не захотят прирезать – так, на всякий случай.

Как ни странно, но предложения незваного гостя в конце концов были одобрены – возразить ему было нечего, а лучше никто ничего не придумал. Однако Митька не обольщался: если не удастся сохранить дело в тайне, то оно обратится в «пшик», причем с летальными последствиями для участников.

* * *

Октябрь подходил к концу, начались заморозки. По утрам река несла шугу, заводи прихватывало льдом. Каравану приходилось спешить – река вот-вот встанет. Тем не менее Митька старался навестить как можно больше ительменских поселений. Для этого ему приходилось то отставать от каравана, а потом догонять, то уходить вперед. Когда мозоли от шеста на его ладонях становились совсем деревянными, он срезал их ножом. Наконец на берегу показались балаганы, избы, а потом и сам Верхнекамчатский острог. Семен Хмылев, которого оставил здесь заказчиком Иван Тарабукин, встретил приезжих вполне радушно – в том смысле, что свое желание их всех перевешать он скрывал, правда не очень тщательно. Тем не менее «хоромы» были убраны, еда наготовлена, а баню затопили, как только усмотрели с бугра чужие баты.

Кое-как отпарив многодневную грязь, Митька отправился к Андрею Шубину. Он надеялся, что тот пристроит его на ночлег с комфортом, а может, и вином угостит. Однако Андрей Васильевич, опять пониженный в должности, встретил гостя неприветливо. На вопрос о ночлеге предложил расположиться в грязной нетопленой пристройке к избе. Митька счел нужным обидеться:

– Ты что ж мне за жилье определил, дядь Андрей?! Я что, собака что ли?

– А хто ж ты есть, паскудник? – злобно ответил Шубин. – Хто ты есть, коли задницу етому нехристю лижешь?!

– Ты по легче на поворотах, господин ясачный сборщик, – осадил его Митька, – а то ведь враз рядовым станешь! Сии люди хоть и приезжие, а силу немалую имеют.

– Испугал, бля! А в рыло?

– Дядь Андрей, ить я тя не пугаю, я тя вразумляю.

– Ох и сукин же ты сын, Митька! Хоть сказал бы, что понудили тебя! Я ж слышал, чо вы по осени творить задумали… С камчадалами сами торговать собрались! Разорить служилых порешили, да? И ты – первый помощник! Понаехали кровопийцы: бусурману – дай, комиссару – дай, заказчику новому – дай! Что скопили, все раздали, а теперь и взять негде будет?! Ну с-суки…

– Эх, дядь Андрей!.. – безнадежно махнул Митька рукой и закручинился. А потом поднял голову, лязгнул зубами и заговорил неожиданно яростно и страстно: – Временщики вы тут все! Которые и не годовальщики – тоже временщики! Все вы пришли сюда и уйдете – в Якутск уедете, а то и подалее. Там у вас дом родной, отцы-деды схоронены! Здеся вам только б зипунов набрать на старость покойную. После вас хоть трава не расти, вода не теки и гори все ясным пламенем! А я – тутошний! Разумеешь? Тутошний!! Я в юрте земляной вырос!

Юколой да олениной вскормлен! У меня нет другой земли, понял?!

Этот его срыв, этот выплеск наболевших чувств не встретил ответной волны ярости. Наоборот, Андрей Васильевич как-то обмяк, сник, как бы разом постарел на десяток лет:

– Чо орешь-та? Чо орешь…

– А ничо! У тебя, поди, вся родня по Сибири – якуты да эвенки. Ты по-каковски говорил в малолетстве? А? С какого улуса твой батя ясырку взял? А мой улус – вот он! От своих ительмелахчей я отрекаться не буду – не по-хрестьянски это! Сколь зла им сотворил, на вас глядючи, теперь искупать буду! Забыл, что в тот год творили над ними? А ныне я у капитана Беринга в милости! С сей милости хоть подкормлю сродственников. Пущай прознают, что не все кругом лихоимцы якутские! След год уедут немцы, уйдет испидиция ихняя и все по-старому будет. Знаю, что не жить мне тогда. И плевать! Может, каки грехи мне Господь простит, а за остатние в аду гореть буду!

– Эх, Митяй… – пробормотал Андрей Васильевич. – Коли жить по божески… Коли б воля… Никуда б и ездить не надо – живи не тужи! Кормов тут всем хватит…

– Ишь как заговорил, дядь Андрей! А забыл…

– Ничо я не забыл! – вскинулся Шубин. – Только мне, как тебе, из волка в телятю не обратиться! Да и ты – еще тот телок!

– Отродясь телят не видел, – хмыкнул Митька, успокаиваясь. – Ты, дядь Андрей, видать, правду Божью разумеешь, скрываешь тока. Может, тебя приказчиком камчатским сделать? Али главным комиссаром назначить?

– А можешь?

– Ну, попрошу капитана под доброе настроение… Возьмет да и назначит!