На краю империи: Камчатский излом - Страница 84

– Отец Игнатий, дело-то доброе, да где ж ты людишек на него верных сыщешь? Ить не два-три надобно…

– Тут так, Митрий, – вступил Андрей Васильевич, – человек пять-шесть надежных найти немудрено. Опосля того десятка два-три служилых да разночинцев сговорить можно. Может, из годовальщиков кто пойдет. Тока полной веры им давать не можно, чо замыслим, все не сказывать.

– Эт верно, дядь Андрей. А остатних куда? – спросил Митька. Два старых бунтовщика переглянулись с кривыми ухмылками, и он кивнул: – Понял…

– Молодой ты еще, Митрей, мало поротый, – посуровел глазами отец Игнатий. – А потому уразуметь кой-чо должен – прям здесь и сейчас. О том, что сказано было, никому ни намека. Нас тут трое, мы кровью повязаны, а кому иному – ни полслова. И творить будешь, чо мы порешим, – не более. Усек?

– Может, крест поцеловать? – ухмыльнулся служилый.

– Я те поцелую, щенок!

– Извиняй, отец Игнатий! – не смутился Митька. – Почто вопрошаешь? Обидеть хочешь?

– На вшивость он тя пробует, – пояснил Андрей Васильевич. – Гонору-то в тебе немало, се нам известно. Потому и сказываем, чтоб зря не рыпался. Людишек сговаривать – не твоя забота. Тебе про них и знать до времени не надо, верно?

– Верно, – кивнул казак.

– Ну, тогда ступай с Богом. Нам с Игнатием кой о чем без тебя перетолковать надобно. Иль, может, еще поведаешь, в чем бес надоумил?

– Да он как бы… – растерялся Митька. – Как бы ума мне прибавил. Чо раньше и знать не знал, теперь внятно стало. Мысли опять же являться стали, да такие, что самому дивно.

– И чо ж за мысли? – заинтересовался монах. – Сказывай, смеяться не станем.

– Ну, коли не станете, – вздохнул служилый. – Вот про бунт я мыслю, про испидицию, про немца главного…

– Ну-ну!

– В опчем, власти у Беринга много, а ума, кажись, не густо. Сговорил я его тем летом приказ написать, чтоб, значит, приказчики и комиссары с ительменов лишку не брали, чтоб попусту их не холопили. Сказать по правде, таких указов и ранее немало писано, да толку от них никакого. Окромя того, сей Беринг и кой-кто из евойных людишек натащили с собой корму и товаров на продажу немерено. Те товары мне велено по острожкам ительменским пристроить, а по сезону за них мехами собрать.

– И за то тебе, Митрий, – перебил Андрей Васильевич, – от казачества земной поклон! Руки-ноги б те поотрывать и в задницу засунуть, паскудник! Комиссары новые за любую малость окуп требуют, немцы с расписками старыми за горло берут! Как девок, нас валяют – и спереди, и сзади имеют, а тут еще Малахов цены решил сбить и все лишки немцам отдать!

– А ты не злись, дядь Андрей, – не испугался Митька. – Ты умом пораскинь, какая с того польза для дела нашего, для воли быть может.

– Какая тут, на хрен, польза?!

– Могу и не сказывать, а то ить драться полезешь.

– Давай сказывай, едрит твою налево! Не тяни лису за хвост!

– Як тому это… В опчем, с коммерцией немецкой одному мне не справиться. Покрученников набирать надо. А вот вы, коли кого за волю биться сговорите, так мне их на дело это и предоставьте!

– Головой приболел, да? – злобно спросил Шубин. – Зачем?!

– А затем. Коли людишки верные будут, пускай они товар по камчадалам пристроят. Не моим тока именем, а именем Беринга!

– Однако…

Митька понял, что его будут слушать, и принялся излагать свой план:

– А в сезон, как служилые за ясаком пойдут, наши-то людишки и присмотрят, чтоб сборщики каких насильев не чинили, чтоб на правеж камчадалов не ставили, чтоб чащин да бельков не выбивали. Чтоб, значит, все по государевым указам было! И опять-таки тех людишек как бы Беринг послал. А как сборщики свалят, так с камчадалами и расторговаться можно. Коли Комиссаровы люди лишку с них не возьмут, добра-то у ительменов немало останется, верно?

– Эк закрутил! – покачал головой Козыревский. – Прям стратег самострельный! Однако… Эт что ж тако будет, а? Меж русских распря будет, да?

– А не про то ль вы и сказывали? – напомнил Митька. – Хороши люди – то наши люди. А каки не наши, те, значится, плохие. Их нам не надобно.

– А ты, паря, и впрямь ума поднабрался, – удивился Андрей Васильевич. – Кажись, с полслова нашу задумку уразумел!

– Погодь, Андрюха! – остановил его Козыревский. – У иноверцев здешних на злодейства память короткая. Кто из наших их ране примучивал, небось, не упомнят. Коли в измену вдарятся, так, может…

– Может, не всех православных резать примутся? – продолжил мысль Андрей Васильевич.

Два главных заговорщика уставились на Митьку, явно прокручивая в мозгах возможные сценарии развития событий. Дальше они обменивались репликами друг с другом, как бы не замечая молодого сообщника:

– Может, сговоримся?

– Небывалое дело.

– С кем говорить-та? Всамделишных тойонов у них нет.

– А если будут?

– Будут, если помочь.

– Много крови прольется.

– Не нашей же. А иначе как? Коли они люди, по Образу сотворенные, должны под чьей-то рукой ходить.

– А холопы?! Ах да, у тя их нету. А мне? И прочим? Чо, отпустить что ли?!

– Не знаю пока, Андрюха. Может, и отпустить. Пущай тебя крестники да крестницы кормят – чай, найдутся? Холопи, конечно, искушенье немалое, однако… Вот ведь Мартиниана, архимандрита нашего, удавили, хоть и благой был человек, верно?

– Уж и благой!

– Да ладно! Только Митька вроде как дело говорит. Мы ж не супротив государя!

– Да он малой ишшо, государь-та.

– Все одно мы не против, а за! Верно?

– Верно – куды ж казаку деться?!

Они помолчали, обдумывая сказанное, а потом Шубин спросил:

– Слышь, Митяй, а может, в землях незнаемых какой другой государь сыщется? Твой бес ничо про то не сказывал?