На краю империи: Камчатский излом - Страница 37

– Не-е, ваше благородие, – охотно успокоился Митька, – дозвольте еще раз дорогу спытать! Может, под тем берегом лед-то покрепче будет?

– Тебе мало одного купания? – спросил офицер и горестно вздохнул: – Две сумы с мукой утопили…

– Ваш-бродь, сказывают: мокрый Егорушка воды не боится, семь бед – один ответ! – стоял на своем казак. – Накиньте тока…

– Что?! – не понял офицер.

– Ну, за страх-то новый накиньте, сколь не жалко, – пояснил служилый и, чуть подумав, добавил: – Хоть три рубля…

– Получишь еще пять, если проедем! – заявил Чириков.

– На круг десять! – мгновенно подытожил Митька. – Верно я счел?

Что-то дрогнуло в лице молодого офицера, однако он не отступил:

– Верно: десять рублей.

– Санки мне – потяжелее! – радостно заорал служилый. – Да собачек – порезвее!

Хоть и качало Митьку от выпитого, однако «опасный» участок он преодолел вполне благополучно. Собственно говоря, он почти и не сомневался в таком исходе: уж коли та полынья на перекате ледком схватилась, то уж вдали от нее лед ничем не проломить! Остальной караван тоже прошел успешно, правда, вскоре сразу у двоих служилых поломались нарты. Их не стали ждать – как только они починят сани, так догонят остальных, тем более что скоро предстоит ночевка.

Довольный и пьяный Митька хотел хоть перед кем-нибудь похвастаться, но, кроме родного двойника, никого, конечно, рядом с ним не было:

– Во как я его! – мысленно воскликнул служилый. – Видал?

– Ну ты и прохиндей! – восхитился Дмитрий. – Я бы за деньги ни за что в полынью не полез. Даже зная, что там мелко!

– Да, – согласился Митька, – воды совсем мало было, на коленях тонуть пришлось.

– А ваши служилые знают, что здесь брод?

– А то! Вон те двое, у которых нарты сломались. Они ж специально отстали – муку доставать будут и прятать. Эти болтать не станут!

– Она же размокла! – удивился Дмитрий.

– Не-е, мука, в мешке если, только снаружи в тесто обращается. А тесто далее воду не пускает, потому внутри сухо, – объяснил Митька. – Однако ж, если долго мочить, вся пропадет, конечно. Эх, жалко – не мне достанется!

– Для тебя, наверное, хлеб – лакомство?

– С чего бы? Я ж не приученный к нему смолоду. Иное дело, что куль муки на Камчатке – богатство великое!

Митька потихоньку трезвел на морозе, радовался заработанным деньгам, сожалел о муке и при этом никакой благодарности к своему «спасителю» не испытывал. Он прекрасно знал, что начальство обычно сурово наказывает командиров, у которых подчиненные гибнут «по дурости». По логике служилого получалось, что лейтенант Чириков своего начальства боится больше смерти.

* * *

За прошедшую зиму в Верхнекамчатском остроге кое-как приспособились встречать и провожать гостей. Рядовых всех мастей помещали в наскоро срубленную длинную казарму, мелкое начальство распределяли по домам местных жителей, а для больших начальников отремонтировали брошенную избу, превратив ее из «черной» в «белую». На печь с трубой пришлось истратить весь острожный запас кирпичей.

Жить в тесноте и суете Митьке не нравилось, однако нужно было улучить момент, чтобы рассчитаться с лейтенантом. Получать деньги при людях он не хотел: свои же казаки обязательно попытаются украсть или отнять. Через пару дней после приезда он решился-таки постучаться в офицерскую избу. Однако дома никого, кроме Савелия, не оказалось. Денщик же встретил гостя как старого знакомого: пустил в дом, усадил на лавку, налил кружку кипрейного кваса и велел ждать. Сам же продолжал возиться у печи. Между делом разговорились – о государевой службе, конечно.

Митька рассказал о притеснениях и тяготах, которые терпят казаки от начальства – десятников, пятидесятников, заказчиков, приказчиков и комиссаров. Обычно главных начальников присылают на год. За это время им нужно до отказа набить свою мошну, а там хоть трава не расти. Потому простым людям год от года взятки приходится давать все больше: по своим делам куда съездить захочешь – плати, избу починить надо – плати, дров навозить – плати. Коли не заплатишь, тебя аккурат на это время или в караул поставят, или ушлют куда по казенной надобности. А соболей да лис все меньше и меньше – за ними камчадалам теперь далеко ходить приходится. И это еще полбеды. Которые иноземцы близ русских живут, те в разум входить начали – цены прознали! За нож или топор они ныне не дают сколько скажешь. А жалованье-то служилым и по три, и по пять лет не платят…

Солдат только посмеялся над казачьими жалобами. Он доходчиво объяснил, что на самом деле они тут – на Камчатке – как сыр в масле катаются. Правда, не объяснил, что такое сыр и масло. Вот у солдат служба так служба! Забрили тебя по молодости в рекруты, и, считай, на всю жизнь. Кто в строевых частях, тот служит, каждый божий день от света до света во фрунт стоит, строем в ногу ходит, с ружьем эксерсисы исполняет, по команде встает, по команде ложится. Нужду справляет – и то по команде… Чуть что не так – по морде, а то и в шпицрутены сквозь строй. Корм всегда казенный – с общего котла. По такой жизни, ежели куда далече отправят, иной раз случается облегчение, а бывает и хуже.

– Тута главное, штоп командир незлобивый был, штоп с пониманием к людям, – закончил рассказ солдат. – Меня вот сподобил Господь при Лексее Ильиче быть, дык не нарадуюся!

– Добер твой Ильич-та?

– Прям так и не скажешь… Зело строгий: сам службу блюдет и от других того требует. Однако чтоб пороть кого прочим в острастку, по мордасам бить или без корму оставить – не припомню такого. О людишках своих он завсегда печется – иной раз себе в убыток. Оттого и не в милости он у немцев-то наших.